Дэвид Седарис. Сомневающиеся
Не знаю, всегда ли было так, но сколько я помню, когда наступают последние недели кампании по выборам президента, все внимание приковывают к себе еще не определившиеся избиратели, вечно сомневающиеся личности/индивиды. «Кто они? — задаются вопросом дикторы новостных передач. — И как они могут повлиять на исход выборов?»
Затем появляется мужчина или женщина, из тех, которые всегда выглядят очень счастливыми, оттого что они попали в телевизор. «Ну, знаете ли, Чарли, — говорят они, — я все хожу взад и вперед, размышляя над таким трудным вопросом, и все никак не могу решиться.» Некоторые настаивают на том, что кандидат А мало чем отличается от кандидата Б. Другие же утверждают, что они за кандидата А по вопросам обороны и здравоохранения, но склоняются к позиции кандидата Б, когда речь заходит об экономике.
Смотрю на этих людей и не могу до конца поверить, что они существуют. Может, они профессиональные актеры? Хотел бы я знать. Или они из тех обывателей, которые жаждут всеобщего внимания?
Возьмем для сравнения полет на самолете. Бортпроводница толкает тележку с едой по проходу, вот она останавливается возле вашего кресла: «Позвольте предложить вам курицу? Или вы предпочитаете тарелку говна, сдобренного битым стеклом?»
Сомневающийся на какое-то время задумывается, а затем интересуется, как приготовлена курица.
Я не понимаю, что здесь может озадачивать?
Когда я начинаю сомневаться, что есть люди, которые не знают, за кого им голосовать, я всегда вспоминаю ноябрь 1968 года. Губерт Хамфри был соперником Ричарда Никсона на выборах. И когда моя мать не смогла никого из них выбрать, она заставила меня сделать это за нее. Бред. Минутой раньше я ел картофельные чипсы перед теликом, и вот оказываюсь на пожарной станции, в одной очереди с родителями своих одноклассников. Когда очередь дошла до нас, женщина в шарфе подвела маму и меня к одной из дюжин кабинок. Мы зашли внутрь, за нами задернулись шторы.
— Ну, давай же, — скомандовала мама, — нажимай на любую кнопку.
Я посмотрел на панель.
— Начнешь размышлять, и мы проторчим здесь весь день, просто выбери президента, и побыстрее. Мы и так уже достаточно потратили времени впустую.
— Как думаешь, какой лучше?
— У меня нет мнения на этот счет, — ответила мама. — Именно поэтому я и разрешила тебе проголосовать. Ну же, давай, голосуй!
Я положил палец на Губерта Хамфри, затем на Ричарда Никсона, их имена ни о чем мне не говорили. Что мне больше всего нравилось в демократии, по крайней мере тогда, так это кабинка — она создавала торжественную и умиротворенную атмосферу, цивилизация одним словом. Я хмыкнул, размышляя, сколько мы еще пробудем в кабинке, пока нас кто-нибудь не выпнет из нее.
В идеале, мама подождала бы снаружи. Но, по ее словам, не было никакой возможности, чтобы одиннадцатилетнему мальчику, без сопровождения, позволили проголосовать, даже и близко бы не подпустили. К тому же очереди были длинными, а избирательные пункты были открыты только один день.
— Ну, ты наконец проголосуешь?! — прошипела она.
— Было бы здорово, если б кабинка стояла в нашей гостиной, так ведь? — спросил я. — Мы могли бы использовать наши шторы с окна.
— Ну все, хватит, — моя мать потянулась к Хамфри, но я опередил ее и
проголосовал за Ричарда Никсона, у него была фамилия, как у человека из нашей церкви. Я думал, что они были родственниками, и только позже узнал, что я заблуждался. Ричард Никсон всегда был Никсоном, а наш знакомый из церкви сократил свою смешную и неблагозвучную фамилию, возможно, раньше он был Никапопаполисом.
Когда мы приехали домой, отец спросил маму, за кого она проголосовала, но она ответила, что это не его дело.
— Как это не мое дело? — спросил он. — Я же сказал тебе, чтобы ты проголосовала за республиканца.
— Ну, может, я и проголосовала за республиканца, а может, и нет.
— Ты же не хочешь сказать, что ты проголосовала за Хамфри? — он
произнес это таким тоном, как будто она промаршировала по улицам с кастрюлей на голове.
— Нет, не хочу сказать. Я тебе вообще ничего не говорю, — ответила она. — Это конфиденциальная информация, понятно? Мои политические убеждения не твоего ума дело.
— Какие политические убеждения? — ответил он. — Именно я тебя внес в список. Ты даже не знала о выборах, пока я тебе не сказал об этом.
— Ну, что ж, спасибо, что просветил меня.
Мама отвернулась, чтобы открыть консервы с грибным супом. Затем залила им макароны со свиными отбивными и подала как обед, приготовленный в горшочках. Как только мы садились за стол, мои родители переставали собачиться друг с другом напрямую и продолжали свой спор через меня или моих сестер. Лайза, к примеру, рассказывала о том, как прошел ее день в школе, и, если отец говорил, что это интересно, мама начинала ухмыляться.
— Что тут такого смешного? — спрашивал он.
— Ничего. Просто дело в том, что двух одинаковых мнений не бывает, я полагаю. Вот и все.
Когда отец говорил, что я неправильно держу вилку, мама отвечала, что я правильно держу вилку, или правильно «в определенных кругах».
— Мы не знаем, как принято есть в остальном мире, — обращалась она не то к буфету, не то к венецианскому окну, как будто ее высказывание ни к кому из нас не имело никакого отношения.
Мне совсем не нравился такой вечер, поэтому я сказал отцу о том, что проголосовал я.
— Она мне разрешила, — сказал я, — и я выбрал Никсона.
— Ну, хоть у кого-то в семье есть мозги. Он потрепал меня по плечу, и, когда
мама отвернулась, я понял, что я выбрал не того кандидата.
В следующий раз я голосовал только в 1976, когда мне исполнилось 19 и меня на законных основаниях внесли в списки. Так как мой колледж был в другом штате, я отправил избирательный бюллетень по почте. Выбор в тот год был между Джимми Картером и Джеральдом Фордом. Большинство моих друзей были за Картера, а я был гуманитарием и позиционировал себя как диссидента. «Это означает настоящая личность, — объяснил я соседу по комнате. — То есть человек, который, несмотря ни на что, поступает всегда так, как считает нужным.» Так как я сам для себя придумывал правила, и мне было наплевать на то, что о них думали другие, я решил вписать в бюллетень Джерри Брауна*, который, по слухам, любил курить травку. Это была очень близкая для меня тема, очевидно слишком близкая: дело дошло до излишнего расточительства и упадка сил. И тем не менее это послужило мне хорошим уроком: если ты называешь себя диссидентом, то это верный знак, что ты им не являешься.
В конце концов, не являются ли сомневающиеся величайшими пессимистами из всех? С одной стороны, они могли бы заказать курицу у стюардессы, а с другой стороны, гнетут сомнения: «А не повлечет ли это за собой следующего шага? Может, стоит все упростить и заказать тарелку говна, чтобы не пришлось пережевывать и глотать с усилием?» Эх, жалость, в говне же битое стекло. ♦
*Джерри Браун — губернатор штата Калифорния в 1975-1983 гг.
Комментариев нет:
Отправить комментарий